— Я знаю, дитя мое, — холодно возразила урсулинка, — что де Баржаки были благородными дворянами и опытными охотниками; хотя они жестоко пренебрегли некоторыми обязанностями относительно вас, но не мне их судить. Тем не менее сейчас вы должны быть признательны добрым соседям, которые помогают вам, и вы хорошо сделали бы, если б пошли встретить их…

— Э, черт побери! Разве кавалер де Моньяк не там? Вы ведь позаботились, чтобы у них ни в чем не было недостатка?

— Без сомнения; но некоторые важные особы могут обидеться из-за вашего продолжительного отсутствия… Например, граф де Лаффрена…

— Дайте ему зеркало; он не соскучится, пока будет любоваться своим отражением, пусть бы даже ему пришлось провести всю ночь за этим приятным занятием.

— Маркиз де Бреннвиль…

— Пусть его отведут на псарню; ему нравится общество собак.

— Барон и баронесса де Флорак…

— Пусть посадят их за стол и постоянно наполняют их рюмки и тарелки. Ручаюсь вам, что они не заметят моего отсутствия, если только вина и кушанья будут по их вкусу.

— Однако, мадемуазель де Баржак, — продолжала урсулинка, несколько рассердившись, — с минуты на минуту могут приехать гости, которым вы должны оказать почет и уважение.

— А, вижу, о ком пошла речь. Сестра Маглоар, ты, наверно, ждешь этих проклятых… я хочу сказать, этих почтенных бенедиктинцев из аббатства?

— Вам следует уважительно говорить о ваших благодетелях, о ваших наставниках, — решительно возразила гувернантка. — Да, сударыня, для них приготовлены комнаты.

— Да черт бы их…

— Мадемуазель де Баржак!

Кристина закусила губы и топнула ножкой, обутой в сафьяновую туфельку. Сестра Маглоар вздохнула и подняла глаза к небу. Это значило, что она готовится прочесть длинное нравоучение своей воспитаннице, когда молодая камеристка доложила о приезде барона де Ларош-Боассо. Это известие вдруг изменило идеи мадемуазель де Баржак.

— Ларош-Боассо! — вскричала она. — Ах, тем лучше! Он такой веселый! Мы будем здесь забавляться, как… в прошлые времена… Ты права, сестра Маглоар, — продолжала она, поспешно вставая, — пора воротиться домой.

Но гувернантка не разделяла восторженного отношения Кристины к барону и не встала со своего места.

— Право, я не понимаю вашего отношения к барону, — возразила она, — говорят, он мот, развратник, даже, может быть, враг нашей святой церкви.

— Это славный охотник, чудесный наездник, веселый собеседник! А об остальном я не справлялась, — беззаботно возразила мадмуазель де Баржак, — притом он не надоедает мне пошлостями и комплиментами, как другие… Хочешь, я тебе скажу, сестра Маглоар, откуда происходят твои предубеждения относительно него? Оттого, что он мне нравится. Ты всегда не любишь тех, кто мне нравится, но, черт побери, я буду поступать по-своему!

И она подошла к своему конюху, который, держа лошадь за узду, отдыхал.

— Надо закончить это дело, Мориссо, — сказала она, — но так как ты устал, я сама доведу урок до конца.

Она без усилий вскочила на спину ретивой лошади, которая тут же начала прыгать, как бы изъявляя свою радость. Юная амазонка заставляла ее несколько минут повторять самые трудные упражнения, менять аллюр и вдруг останавливаться после скачки галопом. Наконец довольная послушанием своей лошади, она сделала старому конюху таинственный знак.

— Теперь последнее правило грамматики, — сказала она, улыбаясь.

— Вам угодно, чтобы я принес…

— Да, — сказала лукавая девушка.

И она указала на сестру Маглоар, которая опять принялась за свою работу.

Мориссо понял ее мысль и в свою очередь лукаво улыбнулся, потому что он не любил урсулинку, беспрестанно читавшую ему нравоучения. Он пошел за пистолетами, лежавшими недалеко, и молча подал их своей барышне. Та начала галопировать по манежу и, проезжая мимо урсулинки, положила один из пистолетов между ушей Бюши и выстрелила. При этом неожиданном звуке сестра Маглоар вздрогнула, воскликнув: «Господи Иисусе!», между тем как девушка громко захохотала.

— Ну, милая сестра, — вскричала она. — Неужели я никогда не приучу тебя к стрельбе?.. Но, клянусь моей душой, кажется, и Бюшь слегка вздрогнула… Я не потерплю этого! Я опять выстрелю, и если ты пошевелишься… Не бойся на этот раз, сестра Маглоар; опасности нет, ты это знаешь.

Она выстрелила из другого пистолета. Пламя пороха коснулось гривы Бюши, но лошадь как будто не заметила этого и не изменила шага.

— Ну вот и прекрасно, — сказала Кристина с торжеством и сошла с лошади.

Пока она гладила рукою блестящую и гладкую шею лошади, конюх подошел взять поводья.

— Я грубо обошлась с тобою, мой бедный Мориссо, — сказала мадемуазель де Баржак дружеским тоном, — я виновата, прости меня… Бюшь прекрасно обучена; вот тебе несколько луидоров, выпей за мое здоровье.

Старый слуга рассыпался в изъявлениях благодарности. Девушка же повернулась к нему спиной и подошла к сестре Маглоар. Тогда только она заметила, что урсулинка была вся в слезах.

Удивление и горесть тотчас заменили радостное выражение на лице Кристины. Она бросилась на шею своей гувернантки и сказала ей с волнением:

— Что с тобою, милая сестра? Неужели ты так сильно обиделась на меня из-за этой шутки? Прости меня… Я исправлюсь… Поцелуй меня; я хочу, чтобы ты меня поцеловала!

— Мадемуазель де Баржак, — сказала урсулинка тихо, отталкивая ее, — вы ужасно жестоки, ныне я потеряла терпение и мужество. Вы меня не любите, вы меня ненавидите!

— Совсем нет, я люблю тебя, — возразила Кристина со своей обыкновенной пылкостью. — Да, я люблю тебя, моя милая; ты добра, а я зла. Сто раз я хотела отказаться от этих проклятых шалостей, и не знаю, какой черт… Полно, не сердись на меня на этот раз… Я исправлюсь, клянусь тебе… Ну, кончено? Поцелуй меня!

И она несколько раз поцеловала урсулинку в бледную морщинистую щеку. Сестра Маглоар не могла удержаться, чтобы не улыбнуться сквозь слезы, видя, как искренне Кристина раскаивается в своих проступках.

— Ах, мадемуазель де Баржак, — сказала она, — вы употребляете во зло мое снисхождение, мою слабость… Но я думаю иногда…

— Ты опять принимаешься за то же? Ведь ты меня простила… Сейчас ты увидишь, как я буду вежлива и любезна со всеми этими людьми в парадной гостиной. Ты сама меня не узнаешь. Обещаю тебе приятно улыбаться всем, даже… твоим бенедиктинцам. Ты, кажется, мне сказала, что ждешь Жерома, монастырского эконома?

— Нет; по всей вероятности, сам господин приор захочет присутствовать на этом торжественном событии.

— Да мне сегодня везет! Приор строг меньше других, и я люблю его больше прочих! Как ты думаешь, — продолжила она с притворным равнодушием, — он приедет один?

— Может быть, по обыкновению он возьмет с собою своего племянника, мосье Леонса.

— Леонса, — повторила Кристина, вздрогнув. — Пойдем, пойдем, милая сестра, — прибавила она тотчас с живостью. — Если ты дашь охладеть моим добрым намерениям, я не ручаюсь за свое поведение.

Она хотела потащить урсулинку за собой.

— Я иду, дитя мое, — сказала сестра Маглоар, сворачивая свою работу. — Но вы не можете явиться перед благородными гостями в этом костюме. Ступайте в вашу комнату и позвольте, чтобы вас одели и причесали, как подобает девице вашего звания.

— Вот еще! — сказала мадемуазель де Баржак, состроив гримасу. — Позволить насыпать на свои волосы белой муки и нарядиться в это длинное платье с фижмами, которое мне прислали из Парижа! Я не хочу! Я не буду уметь ни говорить, ни ходить, ни двигаться. Мне так хорошо, потому что мне ловко; пускай меня принимают такою, как я есть.

— Но…

— Черт побери, почему же ты, сестра Маглоар, также не переоденешься?

— Я, дитя мое, монахиня и не могу без особого позволения моей настоятельницы снять одежду моего ордена.

— Ну а я не хочу снимать мою верховую одежду!

И упрямая девушка, надвинув шляпу на ухо, с лукавым видом направилась в зал такими быстрыми шагами, что урсулинка с трудом могла поспеть за нею.