Говоря это, Фаржо взял под руку своего собутыльника и потащил его к двери. Таким образом они прошли нижний зал гостиницы, где находились вдова Ришар и слуги. Легри, как нам известно, был одет очень щеголевато; по его шляпе с золотым галуном, по его шелковому кафтану, по его кружевам, бантам, его приняли бы за самого настоящего джентльмена. Фаржо, напротив, со своей сутулой осанкой, осунувшимся серым лицом и в поношенном костюме выглядел как совершенно опустившийся пьяница. Поэтому, хотя у обоих лица были красными, а одежда растрепанной, это сближение показалось трактирщице и ее служанкам весьма странным и нелепым.

Проигнорировав любопытные взгляды, они дошли до двора гостиницы, где Фаржо не с первой попытки сел на старую лошадь, на которой он приехал. Они обменялись еще несколькими дружескими словами, потом путешественник уехал, напевая свою любимую песню.

Через минуту Легри отправился отчитаться перед Ларош-Боассо о результате данного ему поручения.

Барон, закончивший завтрак, сначала нахмурил брови, увидев, в каком состоянии находится его поверенный, но когда Легри рассказал ему подробности своего разговора с Фаржо, в особенности когда показал ему важную бумагу, которую лесничий никак не хотел отдавать до этого дня, Ларош-Боассо не мог удержаться от восторга.

— На этот раз они в моих руках! — вскричал он с пылкостью. — Заставлю этих дерзких бенедиктинцев провалиться сквозь землю! Обвинение в убийстве, какое счастье! Одной угрозы разглашения этого гнусного преступления будет достаточно для того, чтобы заставить их возвратить мне поместье Варина… И какую прекрасную роль я буду играть! Мщение за несчастного убитого кузена. Мой гнев и моя ненависть к этим людям не изобрели бы ничего лучше… А как все ловко проделано, Легри! Вы, кажется, не пощадили себя в битве! Ваша храбрость будет оплачена по заслугам! Пусть теперь этот толстяк Фаржо поможет нам убить жеводанского зверя, прелестная владетельница замка будет принадлежать вам со всеми ее богатствами. Вы видите, что я не торгуюсь с вами за ваши услуги!

Может быть, в этом обещании барона заключалась ирония, но Легри, обыкновенная проницательность которого была притуплена в эту минуту, не заметил этого.

— Прекрасно, друг Ларош-Боассо! — сказал он с жаром. — Я узнаю наконец ваше обыкновенное великодушие. Предсказываю вам: все ваши желания исполнятся. Поручите это дело старику, вы увидите, как он им воспользуется. Успех несомненен; мой отец даст вам денег вперед, ручаюсь… Я говорил вам, барон, что я справлюсь с этим делом… И посмотрите, как я умею щадить ваше добро! Я нашел способ сберечь эти десять луидоров от жадности Фаржо.

Он достал из кармана горсть золотых монет. Ларош-Боассо отвернулся.

— Не надо, — возразил он с презрением. — Отдайте эти деньги Фаржо; они принадлежат ему.

— Вы не хотите? — спросил Легри. — Однако случаются дни, когда у вас не бывает много денег, барон, и вы были бы рады иметь их в случае надобности… Я сберегу их для вас… Не надо быть таким расточительным… Ах, любезный Ларош-Боассо, — продолжал он, вдруг переменив тон, — вы не можете понять, каких жертв требует от нас дружба! Поверите ли, что я унизился до того, что пил вместе с этим мужиком и обращался с ним как с товарищем; и это при мадам Ришар и ее служанках, которые подсмеивались надо мной… Весьма неприятное унижение…

— Иногда, унижаясь, возвышаются, — сказал барон. — Вы разберетесь с Фаржо, когда будете владельцем Меркоарскаго замка…

XVII

Монастырь

Фронтенакское аббатство возвышалось, как мы сказали, недалеко от маленького городка Флорака, в одном из тех живописных, здоровых, выгодных мест, которые монахи умели выбирать для своих жилищ. Аббатство находилось в плодоносной долине, климат которой был мягким и теплым, в отличие от северных провинций. Фруктовые деревья, виноград, шелковичное дерево, которые на севере знают лишь по названиям, росли около монастыря в изобилии. Принадлежали аббатству и обширные луга для выпаса скота. Фронтенакская долина относилась к той благословенной области, которая называется южной Францией; это был уже юг со своим голубым небом, чистым солнцем, теплым ветром. Конечно, длинные цепи гор, расстилавшиеся на горизонте, как лазурные границы, временами посылали ей свои хмурые тучи, свои опустошительные потоки, свои снежные вихри, но природа в этом благословенном краю была так могущественна и плодоносна, что последствия бурь и гроз быстро сглаживались и каждый год приносил изобильный урожай.

Аббатство было основано в древности, и многие из его насельников сыграли важную роль в истории провинции. Бенедиктинцы этого монастыря были знаменитыми комментаторами священных книг и учеными, занимавшимися историческими и литературными трудами. Множество пыльных томов, еще и ныне лежащих на полках наших публичных библиотек, были написаны в фронтенакских кельях.

Высота и внутреннее пространство зданий были столь же внушительны, как и история аббатства. Тут встречалась архитектура всех эпох, от готической XII и XIII столетий до плоской поверхности и прямых углов позднейших веков. Там и сям разрушенные шпили и камни, обожженные пожаром, напоминали перевороты и несчастья, испытанные этим аббатством. Но все постройки, составлявшие множество дворов, имели величественный вид; огромный парк со столетними деревьями предоставлял бенедиктинцам длинные аллеи, благоприятные для размышлений.

Вне этих обширных зданий существовал одинокий павильон, с отдельным садом и с отдельным входом; это была, так сказать, мирская часть аббатства; ее называли Павильоном Гостей. Он отводился лицам, связанным с монастырем, родственникам и друзьям бенедиктинцев, даже простым посетителям, и всех угощали там с пышным гостеприимством. Там жил также Леонс, которому близкое родство со всемогущим фронтенакским приором предоставило такое право. Любимый воспитанник монастыря занимал в этом корпусе здания спальную и кабинет. Пока он был ребенком, за ним с материнской нежностью ходила старая гувернантка; впоследствии один из послушников был ему внимательным и преданным слугой. Воспитанием Леонса занимался в первую очередь его дядя приор, но и другие фронтенакские аббаты также принимали в этом большое участие. Все лингвисты, математики, историки, теологи, находившиеся в монастыре, считали своим долгом внести лепту в становление личности этого питомца монастыря, и никогда молодой человек не имел столько замечательных учителей в различных отраслях человеческих знаний. Поэтому Леонс был чудом учености, а привычка видеть в павильоне многочисленных гостей, зачастую людей выдающихся, приучила его к обычаям света, среди которого он должен был жить.

Но с тех пор как Леонс вернулся из Меркоара со своим дядей, все в прежде спокойном павильоне изменилось. Обитатель этих мест, прежде домосед, вечно погруженный в науки, сделался шумным и рассеянным. Он выходил и возвращался в любое время дня и ночи; он окружил себя людьми, чуждыми монастырю, ездил верхом, и его охотничьи собаки возмущали своим лаем тишину монастырского двора. В кабинете математические инструменты покрывались ржавчиной, глобусы — пылью, книги, взятые из библиотеки аббатства, валялись на полу, между тем как на мебели лежали хлысты, шпоры и ружья. Словом, обитатель павильона вдруг перешел от трудолюбивой и созерцательной жизни к жизни деятельной и шумной, возвещающей о наступлении возраста страстей.

Однако эта перемена, по-видимому, не удивила и не огорчила приора и других фронтенакских сановников; напротив, все снисходительно улыбались, видя занятия Леонса, а дядя его, с благосклонностью, походившей на слабость, позволял ему без принуждения предаваться своим наклонностям. Несколько бенедектинцев низшего звания высказывались иногда против шумной жизни молодого человека. Племянник приора сохранял в своем поведении решительную независимость.

Таким образом началась зима. В одно прекрасное ноябрьское утро Леонс уехал на охоту со своим егерем и своим слугой. Приор вздумал выйти к нему навстречу и, раскрыв служебник, он медленными шагами шел по дороге, которая вела в ту часть владений монастыря, где находился Леонс.