Он вышел величественными шагами, оставив Легри в двойном беспокойстве: и за барона, и за себя.

Через несколько минут толпа охотников, узнав о случившемся несчастье, прибежала в хижину. Ларош-Боассо был без чувств, и доктора, осмотревшие его рану, объявили ее чрезвычайно опасной.

Перевязав барона лучше, чем Легри мог это сделать, его положили на импровизированные носилки и понесли в замок. Кавалер де Моньяк, сделав первые распоряжения, больше не занимался раненым; все его внимание обратилось теперь на поиски молодой госпожи, волнение которой он припомнил с беспокойством. Он пошел к Четырем Углам, где Кристина оставила свою лошадь; слуги сказали, что девушка вернулась несколько минут тому назад и уехала в лес, никому не позволив следовать за собой. Моньяк отправился в замок. Кристины там не было, но Бюшь возвратилась в конюшню одна. Все более и более тревожась, Моньяк побежал в лес, расспрашивая многочисленных охотников, разбредшихся кто куда после неудачной охоты; ни один из них не видел графиню де Баржак. Кавалер был в отчаянии; время шло, день кончался, все предвещало грозу, а Кристину нигде не могли отыскать.

IX

Лесничий Фаржо

В это самое утро Леонс проснулся без лихорадки в комнате, занимаемой им в Меркоаре. По милости заботливой прислуги и особенно достойной урсулинки, рана его заживала, он не чувствовал боли, лишь слабость от потери крови.

Но если тело находилось в удовлетворительном состоянии, то душа была неспокойна. Недавние воспоминания держали молодого человека в постоянном волнении. Иногда он оставался безмолвен и задумчив, потом осыпал окружающих вопросами, внешне самыми простыми, но имевшими скрытную цель. Может быть, эта цель не была тайной для приора и даже для сестры Маглоар, потому что они переглядывались при каждом вопросе Леонса. Он это заметил, и волнение его увеличилось. Скоро он захотел встать, выйти в гостиную, принять участие в охоте. Напрасно говорили ему об опасности всякого движения, прежде чем заживет его рана: он не хотел ничего слушать. В конце концов пришлось разрешить ему одеться, но с условием не выходить из своей комнаты и сидеть в кресле у окна, выходившего на большой двор замка.

Из чемодана Леонса достали другое платье, потому что то, что было на нем, изорвалось во время его лесного приключения. Приор захотел служить камердинером своему приемному сыну, и когда молодой человек оделся, а сестра Маглоар положила на перевязь его больную руку, его посадили у окна, и он, по-видимому, находил удовольствие смотреть на толпу, которая беспрестанно сновала по двору.

Приор Бонавантюр и сестра Маглоар воспользовались этой минутой, чтобы сойти в зал, где другие дела требовали их присутствия, и оставили Леонса спокойно продолжать свои наблюдения.

Когда через час приор возвратился, его племянник с воодушевлением на лице прохаживался по комнате в необыкновенном волнении. Увидев дядю, Леонс подбежал к нему и сказал задыхающимся голосом:

— Дядюшка, мой добрый дядюшка, умоляю вас, увезите меня отсюда… Мне уже хорошо, я могу пуститься в путь. Ради бога, не оставляйте меня дольше в этом доме, если не хотите, чтобы я умер здесь от гнева и горя!

Леонс едва сдерживал слезы. Приор, удивленный и огорченный этим внезапным порывом, заставил его снова сесть в кресло и успокоиться.

— Что случилось, дитя мое? — спросил он ласково. — Вы были так спокойны сейчас. Откуда взялось это странное намерение?

Леонс хотел было что-то сказать, но не смог, он лишь закрыл лицо руками, чтобы скрыть навернувшиеся на глаза слезы.

Приор сел возле него.

— Говорите откровенно, Леонс, — продолжал он. — Неужели вы не доверяет мне, вашему родственнику, вашему лучшему другу? Что с вами происходит? Кто с вами говорил во время моего отсутствия?

— Никто, дядюшка.

— Что же вы увидели такого печального из этого окна?

— Ничего, ничего, дядюшка, уверяю вас.

Приор Бонавантюр устремил на Леонса внимательный взгляд, и благосклонный, и проницательный; юноша выдержал этот немой допрос с очевидным беспокойством.

— Хорошо, я угадаю, — продолжал бенедиктинец, улыбаясь, — вы видели, как уезжала эта ветреница графиня де Баржак с бароном де Ларош-Боассо, и вас оскорбила фамильярность в отношениях между ними; не так ли?

— Почему же мне удивляться или сердиться из-за того, что делает хозяйка этого дома? — спросил Леонс сухим тоном, не поднимая глаз. — Какое мне дело, что графиня де Баржак надумала кокетничать и рыскать по лесу с этим бароном, известным развратником?.. Однако, дядюшка, — продолжал он совсем другим тоном, — имеет ли право питомица Фронтенакского аббатства вести себя с такой компрометирующей ветреностью? Разве вы не имеете полной власти над этой молодой девушкой до ее замужества и можете ли вы позволить…

— Полно, дитя, — кротко перебил его приор, — не забывайте, что Кристину нельзя судить по общим правилам. Не она ли вчера совершила еще большее неприличие, перенеся вас на руках в эту комнату, несмотря на едва скрываемые улыбки всех обитателей замка? А вы и не думали возмущаться этим. Графиня де Баржак — девушка честная, прямая и настолько энергичная, что заставит уважать себя всякого, кто осмелился бы забыться в ее обществе.

— Вы думаете, дядюшка? Разве вы забыли, как угрожал нам вчера барон, говоря, что вопреки вам, вопреки целому свету, он заставит графиню де Баржак полюбить себя? Разве он открыто не говорил вам, что вы не можете помешать ему в этом? И он был прав, преподобный отец; да, он был прав, потому что она уже его полюбила… Она любит его, уверяю вас; я видел ласковые взгляды, которые она бросала на него сейчас, здесь под моим окном; ссылаюсь на радость и гордость, которые уловил на лице этого дерзкого дворянина!

Слезы бессильной ярости показались на глазах юноши.

Бенедиктинец, по-видимому, колебался между снисходительным состраданием и чувством другого рода.

— Не огорчайтесь так сильно, Леонс, — сказал он холодно. — Вы сами сейчас сказали, ну какое вам дело до поступков графини де Баржак… Но нет, — прибавил он более мягко, — это очень важно для вас, я в этом уверен! Вы заставляете меня сказать вам то, о чем мне следовало бы пока молчать… Не отчаивайтесь… Несмотря на мою неопытность в подобных вещах, я думаю, что графиня де Баржак не любит барона Ларош-Боассо…

Леонс был поражен словами приора, слезы тотчас исчезли из его глаз.

— Дядюшка, — воскликнул он с жаром, — заклинаю вас, расскажите, откуда вы это знаете?

— Я не могу рассказать о всех деталях, но запомните одно: несмотря на свое легкомысленное поведение, графиня де Баржак не любит барона де Ларош-Боассо. Даже если б она его любила, то это длилось бы недолго: его поведение довольно быстро разрушило бы все ее чувства. Да и ваш покорный слуга никогда не допустил бы, чтобы питомица Фронтенакского аббатства отдала руку и сердце этому надменному протестанту! А когда этому жениху будет отказано, дорога останется открытой для других женихов! — с торжеством закончил приор.

— А среди этих женихов, — спросил Леонс едва дыша, — будет ли место бедному юноше ничтожного происхождения, который осмелился поднять глаза на знатную и богатую наследницу?

— Почему же нет, Леонс? — спокойно сказал приор Бонавантюр.

Молодой человек бросился на шею дяде.

— Неужели это правда! — воскликнул он. — Вы, мой дядя, всегда такой благоразумный и осторожный, говорите это? Вчера, не знаю почему, я подумал, что вы догадались о моей любви к Кристине и что, может быть, вы смотрите без гнева на это мое безрассудство… Дядюшка, скажите мне правду, на что я могу надеяться, что я должен делать? Неужели я в самом деле могу добиваться руки Кристины де Баржак?

— Знаете, дорогой племянник, — удивленно произнес бенедиктинец, — я немного обескуражен тем, что до сих пор вы не хотели понимать мои намеки, но если вы так настойчиво спрашиваете меня, узнайте же: от моего племянника до единственной дочери и наследницы графа де Баржака расстояние не так велико, как вы думаете.