— Похоже, наш приятель Жанно разделяет полдник жеводанского зверя, — сказал барон, пряча мясо подальше от глаз Кристины, в трещину в скале.

— В самом деле нет ничего удивительного в том, что этот человек питался остатками обеда волка, — сказала Кристина, отвернувшись. — Он почти так же свиреп, как и зверь… Но, — прибавила она поспешно, — довольно заниматься этим бродягой… Охотники начинают приближаться к нам; зверь, вероятно, скоро пробежит мимо. Я опять заряжу ружье и из окна этой хижины буду подстерегать его…

— Неужели вы надеетесь этой детской игрушкой убить страшного волка, следы которого я видел утром? Могу вам поручиться, что пуля из этого крошечного оружия расплющится о его шкуру. Если вы хотите стрелять в зверя, я охотно отдам вам мой большой карабин, который я сам зарядил.

— Благодарю, барон, — воскликнула Кристина, схватив массивное оружие, которое с трудом могла поднять. — Я высоко ценю вашу самоотверженность!.. Клянусь своей жизнью, я не забуду этой жертвы!

Она открыла маленькое окно хижины и положила карабин так, чтобы удобно было стрелять в овраг. Ларош-Боассо смотрел на нее со страстным восторгом.

— Милая Кристина, — сказал он наконец, — вам не к чему торопиться. Лес очень обширен и густ, и зверь, без сомнения, выбежит из него только в самом крайнем случае. Об этом нас предупредят ружейные выстрелы и крики охотников, поверьте моему опыту, не утомляйте себя, стоя у окна, и согласитесь немного отдохнуть. Эта поездка верхом и подъем на гору должны были вас утомить… Пожалуйста, присядьте хоть на минуту.

Кристина в самом деле чувствовала некоторую усталость и не стала отказывать настойчивым просьбам своего спутника. Поставив карабин у окна, она сказала с лукавым видом:

— Я вам верю, но если пропущу случай выстрелить в зверя, не прощу вам этого.

Ларош-Боассо взял ее за руку и подвел к обрубку, единственному стулу в хижине, сам сел у ее ног на пахучем папоротнике и начал жадно смотреть на нее. Графиня сняла шляпку и небрежно отбросила со лба пряди растрепавшихся волос.

— Кристина, милая Кристина, — с восторгом сказал барон после непродолжительного молчания, — знаете ли, что вы самая прелестная и самая мужественная из женщин?

Графиня де Баржак в свою очередь весело на него взглянула.

— Что с вами? — спросила она. — Вы говорите мне любезности! Это измена!

— О, не говорите со мной таким насмешливым тоном, Кристина! — вскричал Ларош-Боассо, покрывая ее руки поцелуями. — Если случай или, лучше сказать, моя счастливая звезда свела нас без свидетелей, позвольте сказать вам, как я вас люблю!

Кристина напрасно старалась вырваться.

— Черт побери, барон! — вскричала она с нетерпением. — Оставьте меня! Я не жеманница, но хочу, чтобы вы говорили со мной, находясь поодаль, и не стесняли моих движений!

— Вы не вырветесь из моих рук, прелестница! Еще раз повторяю, это моя счастливая звезда отдала вас в мою власть здесь, в этой уединенной хижине, вдали от ваших докучливых наставников!

— Выпустите меня, тысячу чертей! Или, клянусь вам…

— Неужели вы думаете напугать меня этим гневом? Он делает вас еще очаровательнее… О, Кристина, я так тебя люблю!

И он хотел поцеловать ее. Графиня де Баржак старалась оттолкнуть его и принялась даже звать на помощь, но крики ее затерялись в шуме, идущем с долины.

Наконец она смогла выдернуть одну руку из цепких объятий барона, и рука эта нащупала рукоятку охотничьего ножа, который Ларош-Боассо носил за поясом. Вне себя от гнева и ужаса, девушка выхватила нож и вонзила его в грудь барона.

Он вскрикнул от боли. Испугавшись своего поступка, Кристина отступила назад, держа окровавленное оружие. Богатый мундир начальника волчьей охоты обагрился кровью. Ларош-Боассо прислонился к стене хижины.

— Меткий удар, поздравляю, — сказал он с горькой улыбкой, — вот что значит напасть на героиню… Однако я получил то, что заслужил.

Колени его подогнулись. Кристина бросилась к двери в хижину.

И тут она встретила кавалера де Моньяка и Легри, еще не оправившихся от нападения жеводанского зверя.

Моньяк сначала хотел последовать за своей госпожой, которая неслась с горы с быстротой ветра. Но дикий вид Кристины, ее страшные слова, окровавленный нож, который она бросила к его ногам, заставили его подумать, что он может быть больше для нее полезен, если узнает о том, что случилось. Кавалер поспешил поднять нож и присоединился к Легри, который вбежал в хижину.

Они нашли Ларош-Боассо сидящим на земле и останавливающим носовым платком кровь, которая шла из его раны. Между тем кавалер осматривался вокруг хижины. Легри наклонился к своему другу и спросил его с испугом:

— Боже мой, любезный брат, что это такое? Неужели эта проклятая девица…

— Вы видите, мой дорогой Легри, — возразил Ларош-Боассо, — что тот, кто пошел за шерстью, сам воротился остриженный… Клянусь моей душой, хорошо же меня отделали!

Легри оказал ему помощь, какую только мог.

Между тем кавалер де Моньяк продолжал, свой осмотр. При виде шляпы графини де Баржак он понял, что произошло, и прошептал, качая головой:

— Я знал, что рано или поздно это случится… Когда не бежишь от оскорбления, надо ожидать, что будешь оскорблен… Теперь она мне будет верить.

Легри успел перевязать рану барона. Ларош-Боассо сказал, все еще стараясь шутить:

— Черт побери, мэтр Легри, вы так за мною ухаживаете, как будто знаете, что после моей смерти ваш отец с трудом получит плату по моим векселям…

— Должно быть, рана ваша не опасна, Ларош-Боассо, если вы имеете силы и мужество смеяться… Но ради бога, кавалер, — обратился Легри к Моньяку, — не поможете ли вы мне и моему несчастному другу? Охота не удалась; зверь, должно быть, находится теперь далеко от погони. Поспешите же отыскать ближайших охотников; среди них есть хирурги, позовите их немедленно. Выйдите же из вашей апатии, кавалер! Черт побери! Не вы ли обязаны исправить вред, причиненный вашей госпожой, этим чертом в юбке!

— Молчите, мэтр Легри! — перебил кавалер угрожающим тоном. — Вы забываете, о ком говорите и кому! Я пойду за охотниками, — прибавил он, — барона перенесут в замок, потому что не сделать этого значило бы дать повод к разным кривотолкам. Но сначала договоримся о том, что барон никем не был ранен, барон ранил себя сам, упав на свой охотничий нож. Рассказывайте подробности, как хотите, но тот, кто припишет этому происшествию другую причину, будет опровергнут мною самым решительным образом. Поняли вы меня, господа?

— Как же вы хотите, чтобы поверили…

— Кавалер де Моньяк прав, — сказал Ларош-Боассо усталым голосом, — надо рассказать эту историю так, как он предлагает. Я буду слишком смешон, если узнают об этом глупом приключении.

— Прекрасно, господа, — холодно возразил кавалер, — договорившись об этом, нам остается условиться еще об одном, Смею надеяться, что рана барона не смертельна, и в тот день, когда он вылечится, я попрошу его удостоить меня чести выйти со мной на поединок, чтобы мы покончили с этим делом так, как приличествует знатным людям. Легко будет найти предлог, чтобы не обесславить благородные имена, достойные уважения.

Барон не мог не улыбнуться, получив этот вызов.

— Будьте уверены, что, если вы того желаете, я не откажу вам в этом удовольствии в надлежащее время и в надлежащем месте. Но, — прибавил он, сжимая зубы, чтобы сдержать стон, — я очень боюсь, что вы никогда не будете иметь удовольствия видеть меня лицом к лицу с вами со шпагой в руке.

— Буду очень сожалеть, барон.

— Есть ли смысл вызывать на дуэль несчастного раненого? — вскричал Легри с нетерпением.

Моньяк повернулся к молодому человеку и, оставив вежливость, которая, по его мнению, могла обращаться только к дворянину, продолжал:

— Что касается вас, мосье Легри, то мы с вами должны условиться. Я предоставлю вам необходимое время для ухода за вашим больным другом, но как только помощь уже не будет ему нужна, я надеюсь, вы явитесь ко мне просить продолжения истории сражения при Фонтенуа. Я расскажу вам кое-что очень интересное о том, как мы отделывали в армии маршала дерзких мещан, втиравшихся между нами… До тех пор берегитесь часто попадаться мне на глаза; я даю вам этот совет из сострадания.